ИСТОРИЯ (август 2002)

***********************************************************

Книга Пророка Аввакума: Смотрите, презирающие, удивитесь и исчезните; ибо Я делаю дело в ваши дни, дело, которому вы ни в коем случае не поверите, пусть даже кто-нибудь подробно расскажет вам.

 

Эдгар Аллан По, "Падение дома Ашеров": Теперь, у меня на глазах, трещина эта быстро расширялась... налетел свирепый порыв урагана... и слепящий лик луны полностью явился предо мною... я увидел, как рушатся высокие древние стены, и в голове у меня помутилось... раздался дикий оглушительный грохот, словно рев тысячи водопадов... и глубокие воды зловещего озера у моих ног безмолвно и угрюмо сомкнулись над обломками дома Ашеров.

 

Апокалипсис: И один сильный Ангел взял камень, подобный большому жернову, и поверг в море, говоря: с таким стремлением повержен будет Вавилон, великий город, и уже не будет его. И голоса играющих на гуслях, и поющих, и играющих на свирелях, и трубящих трубами уже не будет в тебе слышно; не будет в тебе никакого художника, никакого художества...

 

Герберт Уэлс, "Война миров": Мне кажется теперь диким, как это люди могли заниматься своими мелкими делишками, когда над ними уже нависла гибель.

***********************************************************

 

     Ярко светило солнце. Полусфера прозрачного бездонного неба, голубым светом достигая земли, вытягивала и придавливала, уплощала и стреноживала движение перспективы пространства песочно-бледного остова былого величия.

     А ведь когда-то, - не истек срок и трех человеческих поколений, - в этом городе каждый камень мостовой, - эдакий провинциальный титан, удержавший на своих плечах полмира, истоптавшего его вдоль и поперек, - каждый камень внимал гулкой поступи Александра.

     Люди, беспечно поживающие на землях павших костьми! Отчего вы не знаете прошлого? Отчего не думаете о будущем? Оттого ли, что Бог, раз покарав это место огнем, оставил на нем печаль свою? О люди, бойтесь уходящих, оправляющих хитон свой и сбивающих пыль вашу со своих сандалий!

     Поглощенный светом маленький город затих. Затих так, что можно было слышать пересвист ветров, резвившихся в его каменных руинах. Затихли длинноногие мальчуганы, длиннорукие торговцы, длинноязычные болтушки и прочий длинношеий, длинноухий и просто длинноватый люд, а вместе с ним и все, что мычит, рычит или блеет.

     Потому что каждый почувствовал аромат каперса, невозможный, давно забытый или никогда не вдыхавшийся, тонкий и краткий. Через миг он исчез без следа.

     Но за этот миг с четырех сторон на горизонте показались четыре человеческих силуэта.

     Люди и звери, возобновившие былой гул, не могли заметить, как четыре путника, уже приблизившиеся на две тысячи шагов к городу, остановились, сели на песок и, перебирая остывшие песчинки руками, надолго о чем-то задумались. Хотя каждого из них разделяло с остальными большое расстояние, внешне они вели себя одинаково, почти синхронно. Так они просидели до вечера, созерцая или просто отдыхая от утомительного пути. И как только их тени превысили все допустимые рамки, путники разом исчезли, оставив тени покоиться с миром...

    

     "В тот день мы не вошли в город. Ибо сказано было: "Не прельщайтесь первым днем. Второй будет вашим. А третий - моим". Вот. Когда последняя звезда нашего созвездия замерцала на черном небе, мы узнали каперс, распустившийся над нами, его было много. Упоительно много. Вот. Двое вышли из города и встретились в пустыне. Мы же оставались на месте, ибо наш день - завтра..."

    

     ...Наступила ночь. Как всегда, молчаливо, полновластно. Ночь в пустыне - бездна над бездной.

     В первом часу из Северных ворот вышел человек и направился на восток. Немного погодя от Восточных ворот отделилась фигура и поплыла наперерез первому.

     То были юноша и девушка - оба в длинных шерстяных накидках. Юноша нес с собой одеяло, а его спутница - узелок съестного. Они встретились в пустыне, в низовье между песочными холмами. Становилось прохладно.

     Девушка, дрожа, прильнула к юноши.

     - Тари, - назвала его она.

     Тари обнял ее, и его лицо утонуло в копне мягких душистых волос. Ему нравилось тереться головой.

     - Кара, Кара, Кара, Кара, - шептал он ее имя, - Я чувствую тебя, Кара, и хочу, хочу стать твоим. - Он прижал ее крепче.

     - Я чувствую тебя везде, я чувствую тебя сейчас. Я твой. Кара, понимаешь, если бы ты была долькой сочного персика, я бы не смог жить, не вкусив тебя, не пережевав и... не испив медовый сок. Но, Кара, ты больше, чем этот персик. И я хочу... Я хочу... Но ты же не персик... Я хочу тебя. Чувствуешь, Кара: я дрожу, и сердце бьется. Кара, я слышу, твое сердце - оно тоже бьется. - И он снова окунулся в ее пышные волосы.

     - Тари, когда я с тобой так, как сейчас, я совсем другая, я... счастлива; вокруг пустота, и мы наполняем ее смыслом. Здесь только мы. И я твоя. И все наше. Весь мир.

     - Как здорово, что мы нашли друг друга, Кара!

     - Мой Тари! Ты - мой!

     -Эй, звезды, как вам там? А у меня есть Кара! Тебе не холодно?

     - Давай, разложим одеяло.

     Так они и сделали. После чего Тари пришлось отлучиться ненадолго, и когда он пришел, то, нагнувшись, поцеловал лежавшую Кару и лег рядом. Они смотрели на звезды и держались за руки. В кромешной тьме серебряные капельки оголенного небосвода дарили влюбленным призрачный свет своих душ, впрочем, заставлявший предметы отбрасывать тени. Тари почему-то захотелось укусить Кару за плечо. Но вместо этого он начал облизывать и обсасывать ее руку. Каре почему-то захотелось, чтобы их никогда, и особенно сейчас, не было по раздельности, но чтобы они были одним существом, слипшимся что ли. И многое что им еще хотелось почему-то. И так прошло часа четыре, четыре часа, исполнившие пустыню зарядом ласки.

     Звезды незаметно становились незаметнее: исчезали; всходило солнце, и в низовье между песками стояла утренняя прохлада, прокуренная каперсом. Утро оплакивало ночь редкой росой. Дети, венчанные пустыней, проголодались и угощали друг друга печеными лакомствами и холодным молоком. Тари любил молоко, и Кара заботливо надоила свою козу перед самым уходом. Когда припасы закончились, Тари сел неподалеку на песок так, чтобы быть лицом к лицу с солнцем, прислонясь спиной к пологому склону. Кара лежала рядом, опустив голову ему на колени и обращая свой взгляд то на Тари, то на небо.

     Тари начал петь, переходя с напева на шепот и снова на напев. Первое, что приходило ему в голову, слетало с его губ. Его взгляд был устремлен вдаль, одной рукой он держал руку Кары, а другой теребил ей волосы. Его тихую песнь лохмотья ветра разносили на все четыре стороны, но только странные путники слышали ее во сне этим утром. Им снился каперс.

 

     ...Ты моя дорогая Кара,

     Слышишь ли, как песок струится,

     Видишь ли, как кочуют дюны,

     Измеряешь ли звездный бег?

         Жизнь течет, изменяясь мало;

         Трутся вечно ее частицы;

         Кто мне скажет, что эти луны -

         Все одна, лишь одна навек...

             

         Кара, персик мой, знаешь: ветер,

         Старый странник, бывавший всюду,

         Как кутенок мне щеки лижет,

         Говорит по ночам иногда.

              Мне шептал он, что все на свете

              Я с тобой навсегда позабуду.

              Будем вместе и будем ближе,

              Будем жить не разлей вода.

 

              А еще он шептал мне часто,

              Как отец, о далеких далях,

              О местах, где пустыни нету,

              Где под нами живая земля.

                   Знаешь, Кара, может, напрасно,

                   Мы такими большими стали:

                   Что нам делать в пустыне этой?

                   Как могли бы мы жить, не любя?

                                

                   Там, на небе, в кромешной гари,

                   Диск Луны нам светит прохладой.

                   Он большой, больше солнца вроде.

                   Он со мной говорит иногда:

                        "Там внизу, человечек Тари,

                        Ночь тебе и пески усладой!

                        Ты и я - таем мы на восходе,

                        Ты и я - человек и Луна.

                                     

                        Наверху, в окружении звездном,

                        Я всегда здесь, куда ни придешь ты.

                        И вдали, если все же решишься,

                        Тоже буду с тобой ночевать.

                            Но смотри, чтобы не было поздно:

                            Только там путь отца обретешь ты.

                            Только там..."

                                

                           

                           

     Уже было глубокое утро, когда Тари и Кара начали потихоньку зевать.

     - Я люблю тебя, Тари.

     - О моя Кара, песок нашей пустыни был мягок в эту безумную ночь.

     - Нам пора. И я думаю, нам нужно хорошо выспаться этим утром, да?

     - Ты права.

     Пока Кара собирала раскиданные вещи, Тари лег на песок и стал вертеться,  перекатываясь с бока на бок. Ему нравилось, как песок принимает его. Он всю свою жизнь жил в пустыне и любил песок. И это знала Кара. Она уже заметила, что начинается день, а днем могут твориться самые невероятные повседневности и повседневные невероятности (если, конечно, есть разница).

     Тари быстро накинул шерстяное одеяние, и они отправились в город.

     Вскоре за их спинами проснувшиеся тени стали понемногу обретать своих вчерашних хозяев. Материализовавшись окончательно, путники отправились за парой молодых людей, которые тем временем уже благополучно видели свой первый сон. Кара - у себя (ее мать умерла, когда девочке было 13 лет, а отца этой ночью не было дома), а Тари - в своем сарае, в котором уже давно привык ночевать.

 

     Путники вошли в город с четырех сторон и, встретившись в центре, у единственного постоялого двора, договорились нанять комнату побольше и немного позавтракать... хотя бы потому, что урчание в животе становилось все громче и непростительней.

     Хозяйка с радостью приняла новых постояльцев, - путники в том краю на вес золота или доброго кувшина воды, - слегка поинтересовавшись, откуда и куда, и узнав, что откуда-то "оттуда и сюда".

     Позавтракав, путники отправились смотреть город. Прощаясь с хозяйкой, один из них спросил другого, не слышал ли он про хромого Эрта. Хозяйка неожиданно их перебила: "Добрые люди, вы о ком?.. Мне послышалось: хромой..."

     - Эрт, а вы его знаете?

     - Нет, конечно, нет. Нет, я не знаю Эрта, простите.

     - Да, и я, признаться, не был с ним знаком. Впрочем, быть может, мы встретимся сегодня... Прощайте.

     Как только люди ушли, хозяйка отправилась в сарай. Но там никого не было. " Негодный мальчишка! Ну почему от него столько неприятностей? А тут еще эти странные странники, путники непутевые? Они хорошо заплатили, но кто их знает. Ах, попадется мой сынуля, попадется..." Услышав шаги в гостиной, она немедленно отправилась туда. К ней зашел знакомый из соседнего района. Он пожаловался на плохое здоровье, да и на простуду к тому же - боится дочь заразить. Его Кара проснулась сегодня какой-то вялой, сонной. Пришлось отцу настоять на том, чтобы она лежала и не выходила из дома. "Вот погоди, я тебя, может, еще и лечить стану", - припугнул он ее, уходя к куме. Зная, по старой памяти, что у хозяюшки эликсирчик где-то есть, он и решил ее проведать.

     А тем временем путники по двое разбрелись по улицам.

 

     - Эй, сорванец! Куда ж он? Нет, такого откровенного пренебрежения, - да уж просто хамства, - мы заслуживаем ли? Старый добропочтенный Клавдий! Куда он смотрит! Его отроки сворой шастают по городу, своими затеями перевернули все вверх дном! Ты помнишь, когда мы были здесь в последний раз, сам Клавдий, вот так же бегавший по этим улицам, сбил тебя с ног. "Нет ничего нового под солнцем!" А, Гарон, что же ты молчишь?

     - Оставь детей в покое. А то, знаешь, ты к ним не равнодушен...

     - Э-э, так, может, и ты с ними наутек. Пока не поздно.

     - Ха-ха! Да, я бы не прочь. Но ты прав: мы здесь, чтобы это "поздно" наступило...

     - Завтра...

     Эти двое расхаживали по улицам так, как будто все здесь уже давно знали. И люди не обращали на них никакого внимания. Завернув за угол, Гарон со спутником увидели такую сцену. Те сорванцы, чуть не сбившие почтенных людей, надевали лохмотья, разрисовывали лица, прилаживали к себе какие-то ветки... Вот кто-то свистнул, и дети начали прятаться: кто за покосившийся плетень, кто в старую бочку, кто на крышу какой-то пристройки. Один мальчик схватил ничего не подозревавшую кошку и залез с ней на крышу.

     Вдали, из-за следующего поворота вышел человек. Он был высок и тощ, очень смугл. Все его одеяние составляли два куска кумачовой материи: первый, побольше, был обмотан вокруг бедер, а второй был аккуратно уложен на голове, защищая от немилосердного солнца. Когда человек приблизился, путники разглядели в нем юношу, не старше двадцати лет.

     Вдруг один мальчуган подошел к юноше и испуганно что-то ему шепнул. Юноша взял мальчика за руку, и они приблизились к засаде. Тут-то и случилась кутерьма. Мальчик на крыше, выждав, когда его сообщник со своей жертвой пройдут мимо, бросил кошку вниз, за их спинами (при этом кошка не заставила себя ждать и изрядно исцарапала хулигана). Юноша обернулся, сжав своему гиду руку. "К-кошка", - пояснил мальчик. "Нет, это не кошка", - юноша побледнел и отпустил руку: "Беги, они идут, я говорил вам, они идут, а вы... Беги, предупреди всех. Всех! Давно уже по городу бродят эти мертвецы..." Тут сзади послышался шум, и юноша, развернувшись, совсем побелел: дети выпрыгивали из засады, смерчем проносились по улице, кувыркались, улюлюкали, издавали истошные звуки. Кто-то из них закричал: "Я пришел за тобой, за твоим серебром. Хватайте его!" Юноша попятился и споткнулся (сопровождавший его мальчик своевременно заботливо подставил ногу). Он тут же встал, но с головы слетела повязка, и путники сперва даже не поняли, что они увидели: на голове у юноши лежало что-то белое, лунного оттенка. Приглядевшись, Гарон шепнул спутнику: "Ба, да это альбинос!" Не реально было увидеть такой цвет волос, когда здесь на два месяца перехода в любую сторону все были исключительно черными. Юноша, спотыкаясь, с криками ужаса побежал прочь. Дети гоготали, когда бедный малый вопил: "Хромой Эрт! Он здесь! Я вам говорил, я умолял вас! Он пришел за нами! Мертвецы! Юродивые и прокаженные! Мертвецы!.. Здесь!.."

     "Сам ты юродивый!" - отвечали мальчишки вслед. Люди стали выходить из домов.

     - Опять этот бедный мальчик! Все ему кажется!

     - Так это мы бедные! Терпим его, а кто знает, не заразен ли он.

     - Чей верблюд мычал бы, а твой-то молчал бы! Распустил мальчишек - вот и бездельничают, людей пугают. Подумай: кем они будут!

     - Да ладно, что с них взять! И я такой же был...

     - Вот-вот.

     - Ну, почти такой...

     Хулиганы успели исчезнуть, потому что их главарь заметил, как вышел дядя Сайол с длинным прутом в руках, от которого (от их обоих) банде уже доставались ловкие тумаки. Но предводителю все же не повезло: с разбега тот налетел на Гарона, заметив его в последний момент.

     Все было бы вполне благополучно, но Гарон в этот самый миг сделался полупрозрачным, как тень, написанная цветной акварелью. Мальчик с визгом пронесся сквозь незнакомца, наткнулся на камень и, пролетев над землей, распластался без дыхания.

     - Ух, а ты, Гарон, говоришь, это я неравнодушен к сорванцам! Ну, ты его отделал!

     - Это у него от страха. До завтра заживет, то есть доживет.

     Гарон хотел расспросить очевидцев о странном белоголовом юноше, но второй остановил его: "Погоди, все решится вечером". И они отправились дальше, впрочем, надеясь еще раз повидать долговязого малого.

 

     Уже солнце стояло над головой, а Четверо бродили по городу, тщетно пытаясь заметить роковую перемену, - нервный трепет, блики печали, тревожный взгляд, отбившийся локон, - на этих улицах, сомкнувших веки и потерявших Память, чтобы сегодня потеряться в Памяти навсегда.

 

     "...Последняя надежда, - да что там: всего лишь инерция непокорившегося любопытства, того, еще инстинктом человеку вверенного, - соблазняла нас, и мы изредка беседовали с этими людьми. Угольки, не взродившие пламя, дотлевают на глазах. Вскоре мы поняли, что последняя надежда убита.

     Их участь решена. Решена не нами. Ибо сказано: "У человека будет тело, разум, сердце и память"..."

 

     Другие два путника, осматривая восточные окраины, обратились к старичку, сидящему на завалинке (один из путников, Иосиф, скорчил при этом мину напраслины):

     - Добрый день, уважаемый человек!

     - День добрый, почтенные люди! Да, добрый день...

     - Вот, не были здесь, в городе, уже сорок лет... Детьми мы покинули его. А судьба, да, судьба  забросила нас с Иосифом сюда только сегодня! И ведь ничего не изменилось, ничего!

     - Песок и ветер, добрые люди, да солнце... Чему ж меняться!.. Я вырос здесь, жил здесь, и умираю здесь... Пустыня вокруг, пустыня каждый день, пустыня с самого начала и навсегда.

     - Беззаботно играют дети, пристраиваются к жизни взрослые, отдыхают старики...

     В разговор ввязался Иосиф:

     - А мне показалось, что город в запустении, как будто бы Бог рукой сгреб его подальше от остального мира...

     - Бог с вами, добрые люди: так было всегда. Мой дед рассказывал мне сказки. Но память стирается под подолом лет; песок, ветер и солнце очищают человека. Вот я уже не могу вспомнить и крупицы тех сказок. Мои дети их не слышали. У нас не рассказывают сказки: откуда их возьмешь?..

     Они распрощались со старичком и двинулись дальше. Из-за угла появился человек с непокрытой головой - это был юноша, но абсолютно седой, даже белый. Он был очень взволнован, что-то бормотал себе под нос. Юноша залез на заброшенную, полуразвалившуюся смотровую площадку и тревожно уставился на пески горизонта.

     - Я слышу вас! Вижу и слышу! - Он перешел с крика на мычание. Затем согнулся и зарыдал, качая головой. Они видели его раскрытый рот и бессмысленный взгляд.

     Иосиф узнал юношу, скорее даже, почувствовал. Его спутник подтвердил: да, это он, это он... Неисповедимы пути Господа...

     Мимо них протиснулась женщина, - это была та самая хозяйка того самого постоялого двора. Она поднялась на площадку, причитая: "Тари, Тари, сынок, успокойся!" Хозяйка обняла сына и, дождавшись, когда тот успокоится, повела его домой, приговаривая: "Они ушли, их нет здесь, Тари, и я с тобой, ты же не будешь бояться? Все будет хорошо... со всеми..." Она нервно покосилась на наблюдавших путников и скрылась из виду. Этим двоим пришлось еще помотаться по городу, прежде чем они очутились в центре. Уж очень не понравился им тот неровный взгляд.

 

     Четверо собрались на постоялом дворе: надо было основательно подкрепить желудок и немного охладиться после полуденной жары. Как ни странно, им нечего было сообщить друг другу: каждый уже знал, что видел другой. Тем не менее, они обсуждали лунного юношу:

     - И ты действительно уверен, что этот луноватый парнишка - Тот, О Ком Было Сказано?

     - Сальвадоре, ты знаешь, не все в жизни познается и различается рассудком. Выбор можно сделать, и опустошив сознание: когда, чураясь и трепеща, вдыхая неразвеявшийся пугающий привкус созерцания, неосторожные эмоции забредут  на высвобожденное пространство - и будут пойманы!.. Я почувствовал Его. В мальчике что-то есть. Впрочем, я не могу быть вполне уверенным. Но уверенность не сущность выбора.

     - Никто из нас не может знать наверняка. Но то, что должно случиться, - случится! И сейчас как никогда мы должны внимать голосам. Беспокойство и теплота подступили ко мне, лишь мы с Иосифом увидели Его, и я не знаю Его силу, не знаю, наш ли Он, Единственный ли, но верю и указую на Него.

     - Понимаю вас, но ни я, ни Гарон ничего не заметили. И не потому, что не слушали. Напротив, он заинтересовал нас. За всю свою жизнь не видел подобного. Но я сомневаюсь в нем.

     - Да, признаться, во мне мальчик не вызвал потепления. Хотя я слышал о нем в пустыне от ветра. Быть может, не в наших силах осознать его...

     - Ты говоришь о Сете. Мы не можем говорить о нем. Каждый из нас, странствуя, наяву и во сне прислушиваясь к шепоту ветров, журчанию воды, сиянию звезд, к деревьям, травам, животным, людям, наконец, - мы слышали о нем. Если он выжил, никто не знает, что будет, и написанное потеряет смысл. Вот почему нам запрещено думать о нем. Или вы забыли, кто вы есть?

     - Да будет так, как будет. Мы не в праве решать.

 

     Солнце обогнуло три четверти небесной дуги. Последнее солнце. Ветер-дворник и ветер-хулиган дурачились, как щенята, на пролетах улиц и аренах площадей. Последние забавы. Люди ничего не подозревали... как всегда... Последние часы.

 

     Четверо покидали город. Собравшись, они встретились с хозяйкой и решили переговорить с ней по поводу ее сына.

     - Я должна извиниться за него. Вы не подумайте, что он какой-то больной или ещё что-либо... Мой мальчик... мальчик немного странный, а сейчас ему очень плохо...

     - Добропочтенная, у нас и в мыслях не было ничего дурного! Тари заинтересовал нас. Его отрешенность, нездешность что ли...

     - Извините за нескромность, но Тари ваш сын?

     - Да... Конечно. Его внешность несколько необычна и только усугубляет несчастья...

     - Ну что вы, он выглядит очень по-человечески, к тому же благородно...

     - Его отец исчез в пустыне однажды, лет десять назад. Он часто ходил с Тари в пустыню, и порой они ночевали там. Тари с детства полюбил пески. Не знаю, чем притягивала их пустыня. Мой муж был нездешний: он появился как вы. Вы тоже исчезаете?

     - Вы правы, мы покидаем это место отныне... НАВСЕГДА. Поэтому мы и обратились к вам. Первой вы узнаете Это. Выслушайте же нас!

     - Этому городу, всему, что могло бы сохранить память, - ложное свидетельство о нем, - всему не бывать завтра. Для всех вас завтра не наступит никогда. Взойдет солнце - и ни одна песчинка на этом месте не напомнит ему, что здесь было вчера. Поверьте! Мы были посланы сюда, дабы покончить с этим городом, возвестить людям их конец, ибо он неизбежен. Это не наша воля... Но есть еще кое-что, что нам предрешено сделать. В этом городе есть человек, Единственный. Он уцелеет сегодня ночью. Мы уведем его.

     - Мы полагаем, что это - ваш Тари. Но от нас зависит немногое. Вечером определится Единственный. Мы не знаем, почему он должен остаться в живых - и, может быть, не на одну жизнь.

     - Это неправдоподобно, но суть будущее. Сейчас мы уходим в пустыню. Мы хотим, чтобы вечером, на закате, к Западным воротам собрался весь ваш город. На том собрании вы узнаете, что происходит. Знамение будет вам дано вечером, там. У вас есть время, чтобы обдумать услышанное.

     И путники разошлись, как и пришли, на все четыре стороны. Они следовали к воротам - тем, через которые вошли. За ними тянулся неиссякаемый аромат каперса, и люди выходили на улицы. Им было сказано, чтобы на закате ВСЕ были у Западных ворот. Четверо отправились в пустыню, разом перешагнув кольцо города.

    

     "Мы вышли из обреченного города и смахнули пыль с сандалий наших, ибо сказано было: "Не несите сор. Будьте чисты от неправедного".

    

     На закате у Западных ворот собралась большая толпа. Позевывая, она непринужденно продолжала встревоженные дневные дела и пересуды. Дети сидели сбоку, у стены, пожевывая какое-то печенье и наперебой споря о странном, дурацком поведении Тари. Дети первые увидели путников. Четверо встали поодаль, спиной к заходящему солнцу и лицом к толпе. Иосиф простер руку к небу, и люди замолкли.

     - Добрый вечер, люди пустыни. Уже закат, и солнце наполовину упало за горизонт. Где же вы все? Люди, вы пренебрегаете добрым отношением! так неужели вы будете роптать на наш гнев? - Голос Иосифа стал низким и громким. - Пустынники, идите и приведите остальных. Больше половины должно быть здесь. Горе будет вам, так неужели вы хотите усугубить его! Смотрите же: - Голос стал мрачным и трезвящим, - солнце не сядет сегодня, пока не будете здесь!

     Люди недоверчиво замерли. Кто-то крикнул: "Шарлатаны!" Но народ оставался на местах. Солнце трепетало в стремлении закатиться, но оставалось на месте, пробуксовывая где-то за краем земли. Холодок прошел по спинам присутствующих. Они обратились к странникам. Четверо все так же неподвижно стояли, впрочем, с напряженными лицами. Иосиф повторил:

     - Идите! Не заставляйте... силу ждать.

     Толпа начала расходиться. Со странным чувством переступали они ворота своего города. Разбившись на небольшие кучки, люди бродили по улицам, облитым веселым закатным румянцем, заглядывая в дома и зазывая за собой нерадивых горожан. Тревога и одиночество пронзили людей: ветер исчез, над городом расцвел каперс, улицы поглотила тишина пустоты. Как будто бы краткий миг неумолимо растягивался с каждым их шагом. Дети жались к родителям, старики ковыляли сзади. Удесятеренная, толпа начала стекаться обратно, в ней замелькали лампадки, непривередливо ровно скалившие язычки.

     Вывалив за ворота, люди опасливо растеклись вдоль стен. Толпа продолжала пребывать. Наконец Иосиф поднял руку и заговорил:

     - Каферы! Беспамятные! Бедные люди! Смотрите же: светило продолжает свой путь. Слушайте же: завтра не взойдет оно в вашем мире. Ваша судьба - исчезнуть сегодня ночью. Это не жестоко. Это необъяснимо. Вы хотите знать, кто мы, почему вы!

     - Сколько лет вы жили в беспамятстве на этой грешной земле, в этих песках! Кто вы, бадауины? Вы никто... с завтрашнего дня. Подумайте, нужны ли вы хоть кому-то!

     - Мы не знаем, за что вы наказаны... а может, прощены... Тысячи лет после вас люди будут спорить о присутствии справедливости, о мотивации жизненных[]  событий, о смысле...

     - Вы не можете поверить. И нам было бы сложно на вашем месте. Вы видели солнце над горизонтом. Если вы не верите после этого, то не верьте! Проживите эту ночь особенно! Мы уходим. Не пытайтесь бежать: вы не уйдете от своей участи. Ни одной песчинки под вашими ногами  не останется, ничего, к чему прикасались ваши руки и руки ваших предков! Уйдет из города только один. Человек этот предопределен, и никто из вас не займет чужого места...

     Толпа начала расступаться от ворот, и по ней прошел слух: "Тари!" Действительно, хозяйка постоялого двора, с распущенными волосами и заплаканным лицом, вела сына за руку, крепко сжимая его и узелок в дорогу. Тари упирался и вопил: "Нет! Мама! Нет! Они пришли за мной! Мама! Нет!" Выйдя из толпы, она обратилась к путникам:

     - Он пойдет с вами. С вами ему будет лучше. Берегите моего Тари!

     - Мы позаботимся о нем, добропочтенная.

     Встревоженная толпа даже несколько успокоилась: люди эгоистично представили себе жизнь без "юродивого". Жизнь? Её-то им не обещали. Иосиф в последний раз обратился к толпе:

     - Мы уходим. А вы помните: и грех пал на вас, и выбор. Прощайте!

     И путники отправились за солнцем, волоча за собой Тари, который, не сопротивляясь, только изредка кричал: "Мама!"

     - Прощай, сынок! Я люблю тебя! Всегда! Прощай, Т-тари-и...

     Не прошли Пятеро и пятидесяти шагов, как из ворот выбежала Кара. Она действительно заболела, ее мучил жар, глаза слезились. Мальчишки разбудили Кару, пробегая мимо и крича: "Тари конец! Тари уводят в пустыню! Больного Тари!" Она метнулась к постоялому двору, но там никого не было. Старик, сидевший на крыльце соседнего дома, сказал ей, что все ушли слушать странников к Западным воротам...

     Голос Кары срывался: "Мой Тари! Зачем его уводят! Отпустите! Почему вы не остановите их?!"

     Толпа гудела: "Безумная! Успокойся, Кара! Ему будет лучше... там".

     - Вы ничего не понимаете! Тари!

     Тари обернулся и узнал Кару. "Кара!" - крикнул он. Но, ведомый за руку, он ничего не мог сделать.

     Кара побежала, запнулась и упала. Рыдая в своем бессилии, она поднялась, посмотрела назад, на толпу, затем повернулась, подняла с земли камень с кулак и бросила его в путников.

     Голова Тари качнулась вперед, и, подогнув колени, он упал замертво.

 

     А теперь слушайте, что скажу вам я, единственный выживший, Единственный. Мой город исчез навсегда тем утром. Я больше никогда не видел знакомых его очертаний. Четверо ушли на запад. Я же отправился на восток.

     Теперь понятно, что произошла ошибка, но какая: либо в выборе ошиблись странники, либо сбой был вызван единственным непредвиденным обстоятельством, смертью Тари, - и я, по чьему-то распоряжению, занял его место, чтобы все произошло как надо.